Сташек обернулся. Этого взрослого пацана он и раньше видал. Звали его как-то странно: Цагар. Хотя чего уж там: не человеку с именем Аристарх пожимать плечами, заслышав чьё-то непривычное имя. Цагар так Цагар, имя цыганское, наверняка означает что-то там… высокопарное. А вот чужой велик за седло хватать некрасиво. Примерно это Сташек и довёл до сведения захватчика. Парень был высоким, жилистым, со знатным носярой. И постарше так: лет тринадцати.

– Не-а, не дам, – резонно ответил Сташек. – Не вернёшь.

Но Цагар цепко держал седло, не давая уехать. Улыбался хитро-победно, типа: да слезешь ты, ласточка, а я на твоём велике погоню, куда потянет… И мы оба это знаем.

– Покатаюсь – верну, – и для убедительности цыкнул сгустком слюны, далеко пульнув его на обочину. Сташек вдруг вспомнил, что этот парняга, кажется, – средний сын ихнего цыганского барона. Значит, и старшие братья имеются. Искоса прикинул – насколько тот крепче. Ну да, плечи-кулаки… тут всё на месте. А вот кто шустрее, увидим.

Это был момент, когда слова должны уступить место действию. Сташек такие моменты всегда остро чуял. За несколько секунд успел мысленно пробежать ситуацию: может, дать этому почти-взрослому-Цагару-сыну-барона покататься, тем самым избежав стычки, а то и настоящего избиения? – кто знает, в каких кустах тут засела его цыганская кодла, – может, только и ждёт сигнала. Но сам же себе и возразил: нет, разок уступишь, и – «прощай, лю-уби-имы-ий велик…». Причём навсегда. Батя скажет: «Не сумел отстоять, бежи так!»

Рассудительным голосом Сташек продолжал что-то говорить, незаметно освобождая правую ногу, вроде как послушно слезая с седла. И не завершив этого мирного движения, с размаху долбанул Цагара ногой по коленке. Тот взвыл и велик отпустил; Сташек взлетел в седло и рванул по аллее.

Сейчас уехать от цыгана ничего не стоило. Надо было только крутить и крутить педали, ноги уносить, мчаться, тикать!.. «И потом, – подумал он внезапно, – никогда больше здесь не появляться? Потерять любимый кусок своих владений?» Ясно же, что рано или поздно цыгане обязательно его подстерегут.

Он повернул назад и покатил туда, где на обочине аллеи сидел, со стоном растирая коленку и страшно матерясь, долговязый Цагар.

Сташек спрыгнул с седла, повалил «Орлёнка» на землю. Подошёл.

– Ты один? – спросил, глядя сверху на цыгана. – И я один. Отойдём на пару слов? – И подал руку, помогая тому подняться.

С тех пор они с Цагаром дрались несколько лет, в самых разных местах и при свидетелях. Конечно, Цагар был сильнее, и кувалды у него были – будь здоров! Но Сташек гениально уворачивался – по системе, преподанной ему Володей Пу-И. Он мельче был и проворнее, и мог разозлить кого угодно, скача вокруг противника, будто на пружинах. «Обезьяна!!! – орал взбешённый Цагар, кидаясь за ним в попытках достать. – Мартышка грёбанатваврот!»

Попадало, конечно, и тому и другому. В самые опасные моменты драки справа и слева вырастала стенка: то цыгане, то поселковые пацаны сбегались откуда-то с Лисьей горки. Но в драку не лез никто. Один на один – это было свято…

Физиономия Сташека в тот период претерпевала любопытные изменения в форме и цвете. То вырастала шишка на лбу, то опухал нос, то ухо наливалось сливой. А уж синяки разной степени спелости цвели-расцветали по всему телу, подживая желтизной и вновь расползаясь фиолетовыми разводами. Мама ужасалась, морщилась, смазывала «эти безобразия» лавандовым маслом (так что наутро он густо благоухал на весь класс, и девчонки морщили носы), порой обидно и смешно комментировала боевые увечья сына… Но никогда не позволяла себе удерживать его дома, прикрикнуть или что-то ему запретить.

Наконец, однажды летом, через год после смерти бати, они с Цагаром столкнулись на остановке. Драться там было не с руки, и значит (стал он привычно прикидывать), условимся на вечер в другом месте.

Но Цагар вдруг подошёл, подал руку, впервые назвал по имени: Стах, – и признался, что – пора кончать: надоело, да и устал – не спал со вчерашнего, в ночном был. И это привычное, вскользь произнесённое «в ночном» вдруг Сташека подкупило, как и рукопожатие давнего врага, как и честное «устал», поманило серебристой рябью на реке, дунуло рассветным ветерком, окликнуло тихим лошадиным ржанием под звяканье упряжи.

– А можно… мне с тобой… как-нибудь? – спросил он. И Цагар живо отозвался: «А чё, делов-то! Можно и порыбалить. Хочь со мной на Кщару?»

Вот это был подарок! Вот это было настоящее замирение – на всю жизнь! Сташек только слышал о Кщаре, о зачарованной красоте этого озера.

…Это по Кщаре скользил, будто призрак, плавучий дом из фильма «Зверобой», по книге Фенимора Купера. На одном берегу озера стоял смешанный лес, на другом высилась могучая стена соснового бора. А сосны – корабельные, мощные, древние – прямо из сказки. Только сильный ветер мог взъерошить им верхушки.

В начале девяностых один московский крутыш купил на Кщаре участок берега и приступил к строительству имения. Да что там – имения! Он замышлял настоящий замок возвести. Первым делом вырубил четверть гектара сосен, ближайших к воде, и планировал вырубить ещё столько же, а то, говорил, как-то… мрачновато получается: настоящая чащоба Ильи Муромца!

Несколько дней обнажённое озеро – как боярин с обритым лицом – ошарашенно стояло в оскорблённой тишине. И вдруг – ушло, утекло-сбежало! На далёком дне опустевшей огромной его чаши темнели бурые остатки водорослей. Видимо, карстовые породы втянули всю толщу воды – так потом знающие люди объясняли.

Тогда дом ушлого москвича сожгли. Местная милиция не слишком усердствовала в раскрытии данного преступления, и он уехал, бросив незавершённую стройку.

Прошло несколько лет, участок берега стал медленно зарастать, поднялся молодняк, вытянулись сосенки, устремляясь к грядущему бору. И озеро опамятовалось и простило людей: вернулось. И по-прежнему пленяет своей невинной, немного сумрачной красой.

– А добираться как? – заволновался Стах. – Не на лошадях же…

Цагар хитро прищурился, сказал:

– Зачем на лошадях. Не парься, чувак. Доставим твою жопу на место.

На другой день в уговорённое время за окнами прогрохотал мотоцикл, лихо и витиевато просвистал Цагар. Стах выскочил на крыльцо с приготовленным рюкзаком, со снастями и… так и остался стоять, таращась на фантастическое средство передвижения, понимая: главное сейчас – не треснуть со смеху.

Этот чумовой мотоцикл с коляской был, вероятно, спаян и сбит из разных частей металлоломного старья, что насобирал по дворам цыганский коробейник «хурды-мурды». И коляска явно чужая была: проржавелая, практически без дна, а дыры в бортах залатаны зелёными и синими железными лоскутами… Мама, выйдя проводить сыночка, пробормотала ему в спину: «Это же цыганский фаэтон!» – но лицо оставалось невозмутимым, пока сын укладывал в коляску своё рыбацкое хозяйство.

Однако взрёвывал смешной «фаэтон» неукротимо, и рвался на простор почище какого-нибудь культово-киношного «Харли-Дэвидсона». Едва Стах уселся позади Цагара, этот латаный кентавр мощно взрыкнул, рванул и так ходко всю дорогу пёр, треща пулемётными очередями и взлетая на колдобинах в облаках пыли, что к вечеру, хоть и с отбитыми задами, парни уже были на Кщаре и расставляли палатку на пологом берегу, на стороне смешанного леса.

Напротив над зеркальной гладью воды высился красавец сосновый бор, отражаясь в озере гигантским золочёным гребнем, над которым в закатном небе золочёными пёрышками тлели редкие облака. Вся картина казалась отлитой на заказ искусным ювелиром.

Чуть позже эти медальные облачка сдвинулись, огрузли, слились в длинное неповоротливое бревно, в чьей дымной плоти, как в догоравшем костре, ещё млело малиновое сердце огня, беспрестанно пульсируя и меняясь, неудержимо застывая чернозёмной бороздой на фиолетовом поле.